Есть такое село…
Каждое лето в моём детстве я проводила у бабушки в селе Ломовка Богородицкого района Тульской области. Наведывалась туда и в юности. Село Ломовка было очень большое. По обеим крутым берегам речки Упёрты, которая протекала внизу, стояли дома селян. Когда началась война, немцы пришли и в Ломовку. У моей бабушки они стояли в доме…
Из рассказов моей мамы и сестры, которые во время войны жили у бабушки (я родилась уже после войны), мне запомнились несколько эпизодов той поры. Теперь, когда ветеранов Великой Отечественной войны осталось мало, каждое воспоминание очень ценно.
Дом бабушки был маленьким, в три небольших окна, одно, если можно его так назвать, на кухне, а два – за отгороженной от кухни деревянной перегородкой с дверным проёмом и без двери. Когда входили в дом, сразу попадали в сенцы, напротив – дверь во двор, где в те годы водились только несколько кур. Пол в сенцах был земляной, такой же был и в комнате.
Хозяин дома, младший брат моего отца Шура, ушёл на фронт, оставив дома мать и жену Ульяну с грудным младенцем на руках, который вскоре умер.
Моя старшая сестра Люба рассказывала, что наша бабушка была очень чистоплотной и аккуратной, ей доверили из колхозного правления какие-то бумаги на хранение. И бабушка говорила, что их нужно спрятать, чтобы немцы их не видели.
Воспоминания Любы.
«Когда немцы впервые появились в доме (их было, как я помню, человек восемь), один из них, вошедший первым, глянул себе под ноги и произнес, ломая язык:
– Поля нет что ль?
Спали они на соломе на этом самом земляном полу около стены, больше негде было.
Немцы нас не трогали, но вели себя по-хозяйски, громко разговаривая между собой. То и дело спрашивали что-нибудь у бабушки: то молоко, то яйца, а она разводила руками и говорила: “Нету”.
Бабушка их не боялась, за глаза называла “анчихристы”, а Гитлера со смехом – “литер”».
Моя мама рассказывала вот что.
«Немец на дворе поймал курицу, оторвал ей голову, отдал её Ульяне и велел сварить.
Как-то, когда в доме было уже темно, немец велел бабушке зажечь керосиновую лампу, которая висела под потолком. Бабушка говорит: «Нет керосина». Немец постоял, потом вышел из дома и через какое-то время вернулся с банкой в руках, перелил из неё керосин в лампу и велел зажечь её. В комнате стало светло, как могла дать свет керосиновая лампа.
На следующее утро к нам пришла соседка из дома напротив и сходу выпалила бабушке:
– Твой-то (так и назвала немца, некогда было подыскивать выражения) вчера пришёл, вылил из лампы керосин и ушёл. Так мы и сидели в темноте.
Однажды немец протянул мне банку с чем-то жидким и сказал:
– Матка, – и показывает рукой на дверь.
Я взяла эту банку и вышла на улицу, дошла до угла дома и стою. Что делать с этой банкой – не знаю. Взяла и выплеснула содержимое на снег. И тут же спохватилась: ой, наверное, он мне велел заморозить эту жидкость. Очень испугалась. Постояла немного и пошла в дом. Показываю со страхом немцу банку. Что будет? Немец заглянул в неё, помолчал… и махнул рукой. На сердце отлегло. Не тронул меня».
Любе запомнилось ещё несколько эпизодов.
«Однажды я столкнулась лицом к лицу с немецким солдатом. Помню, что меня поразило тогда, каким молодым он был, с грустными глазами. И даже тогда, будучи подросточком, я подумала: наверное, ему неохота было воевать, потому он был таким грустным».
И ещё рассказ моей сестры.
«Как-то один немец достал из кармана своей одежды фотографию, показал её нам и произнёс:
– Фрау. Фрау.
Мы потом говорили друг другу: «Скучает, наверное, по своим».
Люба дальше рассказывает (это она знала со слов бабушки).
«В селе на противоположном берегу Упёрты была церковь. Немцы взорвали её. В церкви был пожар. И пламя от ветра сильно ухало, и это уханье было слышно далеко. Кто-то положил через лужу большую икону и ходили по ней, как по мосту.
Немцы были в деревне недели две. Через какое-то время они заговорили громче обычного, засуетились, засобирались и спешно уехали из Ломовки. Наши войска погнали их дальше».
После войны вернулся хозяин дома дядя Шура. Работали вместе с женой Ульяной. Он – комбайнёром, она – трактористкой в своём родном колхозе. Борьба за урожай всегда была многотрудной, тем радостней было, когда труженики села добивались высоких урожаев.
Ульяна как-то попала под трактор, и у неё во всю икру правой ноги навсегда остался глубокий шрам.
После войны в их семье родилась дочка.
Сначала жилось трудно. Но бабушке всегда хотелось угостить семью чем-то вкусным. Она соберёт десяток яиц, пойдёт в город на базар, продаст их и купит медку. Дома в миске разведёт его водой, и мы, макая в неё хлеб с удовольствием ели это лакомство.
В 1950-х годах жизнь постепенно стала налаживаться. На трудодни давали зерно. Во дворе кроме кур появились гуси, овечки, телёночек, поросёнок.
Дядя Шура купил настольные часы в деревянной оправе. А в свободное время мы уже слушали маленький приёмник «Москвич». Купил мотоцикл с коляской, конечно, не новый. Он был очень нужен в хозяйстве. И самое главное – соломенная крыша была заменена на красную черепицу, такую же, как на правлении колхоза.
Я с кем-нибудь из взрослых носила дяде Шуре обед прямо на поле. Каталась на комбайне, пробовала ходить босиком по стерне. Это было очень колко, а деревенские взрослые ходили по ней свободно. А вокруг – неоглядные ржаные просторы.
В этом большом селе все друг друга знали. Двери домов никогда не закрывались, и, если кто приходил, входил без стука, как к себе домой. И так было не только в Ломовке, так было повсеместно. Помните, как герой фильма «Дело было в Пенькове» Матвей в исполнении Вячеслава Тихонова, аккомпанируя себе на гармошке, пел:
Но не бойся, тебя не обидим мы,
Не пугайся земляк земляка,
Здесь держать можно двери открытыми,
Что надёжней любого замка.
На другом берегу речки Упёрты, напротив бабушкиного дома, стояла красивая двухэтажная школа, всегда покрашенная белой краской и была видна издалека.
В реке водилась мелкая рыбёшка, и ломовцы ловили её специальными приспособлениями.
А женщины стирали в реке бельё, с силой колотили его на большом камне вальком, а потом расстилали на чистой луговой травке, закрепляя края мелкими речными камешками, этим защищая его от ветра.
В селе работала мельница. И я однажды там побывала. В ней всё было белым-бело, покрыто мукой, в том числе и сам мельник.
Через речку был построен хороший мост. Работал добротный магазин, где продавались не только хлеб и разные продукты, но и мануфактура. Можно было купить одежду, обувь, а модницы могли приобрести женские украшения.
Стал ходить маленький автобус. Теперь легко можно было добраться до Богородицка.
В Ломовке работали четыре клуба – по числу колхозов, которые потом были объёдинены в один. Мы, как и многие местные жители, посещали клуб, смотрели новые художественные фильмы.
А однажды в Ломовку приехали тульские артисты, которые давали хороший концерт. Конферансье и другие артисты-мужчины были одеты в концертные костюмы. Особенно запомнилась певица в красивом длинном блестящем платье синего цвета, которое облегало её фигуру. Она спела популярную тогда песню Аркадия Островского на слова Льва Ошанина «Возможно». В песне поётся, как в разных городах нашей страны живут прекрасные девушки и парни, которые ищут свою судьбу.
Вообще, праздники молодёжь проводила очень весело, по-своему, чем всегда радовала своих односельчан.
Нарядные парни и девушки водили карагоды. Услышав издали весёлое пение, все выскакивали из своих домов на улицу с возгласами: «Карагод! Карагод!», подходили ближе к дороге и, пока молодёжь проходила мимо и не скрывалась из виду, стояли и с удовольствием слушали пение.
А в рабочие дни взрослые ломовцы трудились каждый на своём месте, ребята учились в школе.
Будущее всем казалось светлым и радостным…
Полина НОВИКОВА, г. Донской Тульской обл.