115 лет назад родилась поэтесса Ольга Берггольц

В советских школах её назвали «музой блокадного Ленинграда» - с первого до последнего дня блокады она работала на радио и стала голосом несломленного города. Её горячие патриотические стихи звучали в эфире Ленинградского радио и помогали жителям осаждённого города бороться и выживать. Как и Юрий Левитан в Москве, Ольга Берггольц была внесена нацистами в список лиц, подлежащих после взятия города немедленному уничтожению.

Ольга Берггольц родилась 16 мая 1910 года в Санкт-Петербурге. Немецкая фамилия ей досталась благодаря деду, врачу-хирургу. Детские годы будущей поэтессы прошли на окраине рабочей Невской заставы. Росла и училась в трудовой школе, которую окончила в 1926 году.

В 16 лет вышла замуж за поэта Бориса Корнилова, но вскоре развелась. Уже позднее Корнилов был арестован, а потом расстрелян по ложному обвинению. Вторично вышла замуж - за однокурсника Николая Молчанова, с которым прожила до его смерти в 1942 году.

«Вынули душу»

В декабре 1938 года саму Ольгу Берггольц арестовали по ложному обвинению «в связи с врагами народа» и как «участника контрреволюционного заговора против товарищей Сталина и Жданова». Беременная, она полгода провела в тюрьме, где после пыток и издевательств родила мертвого ребенка (обе её дочери умерли прежде). Об этом Берггольц написала позже: «До сих пор реально чувствую, обоняю этот тяжёлый запах коридора из тюрьмы в Большой дом, запах рыбы, сырости, лука, стук шагов по лестнице, но и то смешанное состояние… обреченности, безвыходности, с которыми шла на допросы… Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в неё, гадили, потом сунули её обратно и говорят: “живи”».

«Ленинградская мадонна»

После начала блокады её с тяжело больным мужем должны были эвакуировать из Ленинграда, но Николай умер, и Ольга осталась в осажденном городе одна. Её направили в распоряжение литературно-драматической редакции Ленинградского радио, где её голос стал голосом самого блокадного Ленинграда. Молодая женщина вдруг стала поэтом, олицетворяющим стойкость защитников Ленинграда. В Доме радио она работала все дни блокады, практически ежедневно ведя радиопередачи.

Её голос звучал в ленинградском эфире три с лишним года, её выступлений ждали с нетерпением, сидя у чёрных тарелок репродукторов.

Голос Берггольц, её стихи входили в ледяные промерзшие дома, вселяли надежду, согревали сердца ленинградцев, которые называли её «ленинградской мадонной».

«Мы выдержим всё»

Именно Ольга Берггольц 18 января 1943 года объявила по радио: «Ленинградцы! Дорогие соратники, друзья! Блокада прорвана! Мы давно ждали этого дня, мы всегда верили, что он будет… Ленинград начал расплату за свои муки. Мы знаем - нам ещё многое надо пережить, много выдержать. Мы выдержим всё. Мы – ленинградцы!»

За работу в годы войны Ольга Берггольц была награждена орденами Ленина и Трудового Красного Знамени, медалями. Её лучшие поэмы посвящены защитникам Ленинграда: «Февральский дневник» и «Ленинградская поэма».

После войны на гранитной стеле Пискаревского мемориального кладбища, где покоятся сотни тысяч ленинградцев, умерших во время Ленинградской блокады и в боях при защите города, были высечены именно её слова: «Никто не забыт и ничто не забыто».

«Не издевайтесь надо мной»

В течение всей блокады Ленинграда она вела дневники. Когда блокада была прорвана, она их спрятала. «Сегодня Коля закопает эти мои дневники. Всё-таки в них много правды… Если выживу — пригодятся, чтобы написать всю правду». И написанная ею правда о блокаде дошла до нас.

22 июня 1941 года она записала всего три слова: «14 часов. ВОЙНА!».

А вот запись от 2 сентября 1941 года: «Сегодня моего папу вызвали в Управление НКВД в 12 часов дня и предложили в шесть часов вечера выехать из Ленинграда. Папа — военный хирург, верой и правдой отслужил Советской власти 24 года, был в Красной Армии всю гражданскую, спас тысячи людей, русский до мозга костей человек, по-настоящему любящий Россию, несмотря на свою безобидную стариковскую воркотню. Ничего решительно за ним нет и не может быть. Видимо, НКВД просто не понравилась его фамилия — это без всякой иронии. На старости лет человеку, честнейшим образом лечившему народ, нужному для обороны человеку, наплевали в морду и выгоняют из города, где он родился, неизвестно куда. Собственно говоря, отправляют на смерть. “Покинуть Ленинград!” Да как же его покинешь, когда он кругом обложен, когда перерезаны все пути! Я ещё раз состарилась за этот день…»

Запись от 12 сентября: «Без четверти девять, скоро прилетят немцы. О, как ужасно, боже мой, как ужасно. Я не могу даже на четвёртый день бомбардировок отделаться от сосущего, физического чувства страха. Сердце как резиновое, его тянет книзу, ноги дрожат, и руки леденеют. Очень страшно, и вдобавок какое это унизительное ощущение – этот физический страх… Нет, нет – как же это? Бросать в безоружных, беззащитных людей разрывное железо, да чтоб оно ещё перед этим свистело – так, что каждый бы думал: “Это мне” – и умирал заранее. Умер – а она пролетела, но через минуту будет опять – и опять свистит, и опять человек умирает, и снова переводит дыхание – воскресает, чтоб умирать вновь и вновь. Доколе же? Хорошо – убейте, но не пугайте меня, не смейте меня пугать этим проклятым свистом, не издевайтесь надо мной. Убивайте тихо! Убивайте сразу, а не понемножку несколько раз на дню... О-о, боже мой!»

20 сентября: «Мы все последние годы занимались больше всего тем, что соблюдали видимость. Может быть, мы так позорно воюем не только потому, что у нас не хватает техники (но почему, почему, чёрт возьми, не хватает, должно было хватать, мы жертвовали во имя её всем!), не только потому, что душит неорганизованность, везде мертвечина… кадры помета 37–38 годов, но и потому, что люди задолго до войны устали, перестали верить, узнали, что им не за что бороться».

«В Москве не говорят правды о Ленинграде. Ни у кого не было даже приближенного представления о том, что переживает город… Не знали, что мы голодаем, что люди умирают от голода… Заговор молчания вокруг Ленинграда. Смерть бушует в городе… Трупы лежат штабелями… По официальным данным, умерло около двух миллионов… А для слова — правдивого слова о Ленинграде — ещё, видимо, не пришло время… Придет ли оно вообще?…»

«Угнетенно-покорное состояние»

А вот что Ольга Берггольц писала уже после войны (в 1949 году, после посещения одного колхоза): «Первый день моих наблюдений принес только лишнее доказательство к тому же, все к тому же; полное нежелание государства считаться с человеком, полное подчинение, раскатывание его собой, создание для этого цепной, огромной, страшной системы. Весенний сев, таким образом, превращается в отбывание тягчайшей, почти каторжной повинности; государство нажимает на сроки и площадь, а пахать нечем: нет лошадей (14 штук на колхоз в 240 дворов) и два, в общем, трактора… И вот бабы вручную, мотыгами и заступами, поднимают землю под пшеницу, не говоря уже об огородах. Запчастей к тракторам нет. Рабочих мужских рук — почти нет. В этом селе — 400 убитых мужчин, до войны было 450. Нет ни одного неосиротевшего двора — где сын, где муж и отец. Живут чуть не впроголодь. Вот все в этом селе — победители, это и есть народ-победитель. Меня поразило какое-то, явно ощущаемое для меня, угнетенно-покорное состояние людей и чуть ли не примирение с состоянием бесперспективности».

40 лет замалчивания

Скончалась Ольга Федоровна Берггольц 13 ноября 1975 года. Она просила, чтобы её похоронили «со своими», на Пискарёвском кладбище, где погребены сотни тысяч жертв блокады. Но её похоронили на Литераторских мостках Волковского кладбища. А памятник на могиле блокадной музы появился лишь в 2005 году.

После смерти её архив был конфискован властями и помещён в спецхран. Дневники Ольги Берггольц были полностью напечатаны лишь через 40 лет после её смерти - в 2015 году.

Владимир МАЛЫШЕВ