Авторитарная власть и правовое государство – вещи несовместимые
160 лет назад, летом 1864 года, в России грянула судебная реформа. Многие историки называют её главной в череде реформ Александра II, ведь по своим последствиям она оказалась наиболее разрушительной для самодержавия.
Воистину пророческими были слова Николая I, предшественника царя-реформатора. Когда граф Дмитрий Блудов предложил государю ввести в России суд наподобие европейского – состязательнный, с адвокатами и присяжными, – Николай вскипел: «Кто, кто, по-вашему, погубил Францию, как не адвокаты? Кто были Мирабо, Марат, Робеспьер?! Нет, пока я буду царствовать, России не нужны адвокаты – без них проживем».
Что ж, в чем-то царь оказался прав: по своему образованию и Александр Керенский, и Владимир Ульянов (Ленин), были именно адвокатами...
«К свободе, к свету!»
Александр II был человеком иных взглядов, нежели покойный отец. Едва заняв трон, он провозгласил в своём манифесте: «Да… совершенствуется её (России. – А.А.) внутреннее благоустройство; правда и милость да царствуют в судах её, да развивается повсюду и с новою силою стремление к просвещению». А в 1864-м Александр II повелел «водворить в России суд скорый, правый, милостивый и равный для всех подданных наших, возвысить судебную власть, дать ей надлежащую самостоятельность».
Понимал ли император, что, даруя своему народу независимую судебную власть, он тем самым закладывает бомбу замедленного действия под самодержавный строй?
А в 1864-м ликованию либералов не было границ. Член Госсовета Российской империи Виктор Фукс высказался так: новая система правосудия – это «могущественное орудие против произвола полиции, против посягательства администрации на личную свободу граждан». Выдающийся криминалист того времени Николай Полянский заявил, что в новых судах «впервые устанавливались правовые гарантии против произвола и усмотрения правительственной власти».
Судили «по понятиям»
Главные слагаемые судебной реформы 1864 года – это равенство всех перед законом (сословный суд наконец-то был упразднён), состязательность судебного процесса, то есть прения между обвинителем (прокурором) и защитником (адвокатом), и введение суда присяжных (двенадцать заседателей).
Суд присяжных стал одной из ключевых идей реформы. Коллегия присяжных формировалась из случайных людей (мужчин) любого сословия и достатка. Они решали: виновен подсудимый или нет, а степень наказания определяли судьи. Либеральная интеллигенция была в восторге: дескать, само общество в лице своих полномочных представителей вершит правосудие.
На деле именно с появлением суда присяжных справедливость вердикта стала повсеместно вызывать сомнения. В первые годы после начала реформы присяжные оправдывали до 45% подсудимых – включая заведомых убийц, насильников и грабителей. Почему же сложился такой перекос?
Начать с того, что обязанности присяжных были весьма обременительными, особенно – в случае длительного процесса. Поэтому изначально госслужащие, земцы, представители общественно значимых профессий – врачи, учителя, люди искусства – освобождались от участия в суде присяжных. То есть наиболее образованные граждане присяжными, как правило, не становились. А кто же тогда, скажите на милость, вершил судьбы людские? Как правило, неграмотные или полуграмотные крестьяне. Их среди всех присяжных заседателей тогдашней России насчитывалось более половины. И поначалу это считалось великим плюсом судебной реформы.
Либералы полагали, что участие в судах окажет «цивилизующее» воздействие на темную крестьянскую массу. Однако реальность повернулась к этим мечтателям отнюдь не тем местом, на которое приятно смотреть.
Крестьянин-присяжный отправлялся на заседание суда, как совсем недавно – на барщину. Сначала ему надо было доехать до города – путь порой очень даже не близкий. В городе приходилось ночевать несколько суток, и ради крыши над головой мужик нанимался колоть дрова, работать на стройке или в огороде. Если суд совпадал с периодом страды, крестьян-присяжных были вынуждены отпускать и подбирать других.
Более глубокая проблема заключалась в том, что прокуроры, адвокаты и судьи в зале заседания говорили на языке, мало понятном для крестьянина. Не уразумев как следует сути происходящего, мужик-присяжный обычно говорил то, что ему подскажут более образованные участники процесса – например адвокат.
Часто крестьяне-присяжные начинали судить обвиняемого по своим «исконным» понятиям. Например, сектантов или иноверцев такие заседатели почти всегда объявляли виновными, но не видели никакого криминала в захвате пустующей помещичьей земли, рубке барского леса. Часто оправдывали и убийц, если считали, что «душегубец» лишил человека жизни «по справедливости». И обжаловать такой вердикт было невозможно.
Кража имущества, особенно лошадей, считалась на селе тяжким грехом, а поджог, угрожавший жизни всей деревни, вообще почитался запредельным злом. Поэтому обычно конокрады или поджигатели, застигнутые на месте, тут же забивались до смерти. Действовавшее законодательство в отношении таких преступников казалось крестьянам неоправданно мягким. А если местные власти хватали линчевателей и бросали их в тюрьму, то это представлялось мужикам верхом несправедливости.
Хотели как в Англии. Не вышло
Федор Достоевский в своих записках вспоминал слова жены, обращенные к нему: «Ах, как жаль, что ты не прокурор! Ведь ты самого невинного упрятал бы в Сибирь своею речью... Зачем ты не пошёл в адвокаты?! Ведь ты самого настоящего преступника обелил бы чище снега».
Увы, так и происходило в послереформенной России. Суды превратились в сражение между прокурором и адвокатом, где зачастую побеждал тот, у кого язык подвешен лучше. На общественном небосклоне взошли звезды адвокатского красноречия: Александр Урусов, Владимир Спасович, Федор Плевако, Дмитрий Стасов... Участие в суде любого из этих титанов юриспруденции практически гарантировало обвиняемому оправдательный приговор – независимо от степени виновности.
В российском интеллигентском сообществе стало модным защищать врагов престола и государства и с презрением говорить о чиновниках любого уровня.
Революционеры всех мастей принялись использовать суд над собой как трибуну для своих программных выступлений, и собравшаяся в зале суда публика неистово аплодировала бунтарям.
Когда в 1878 году суд оправдал Веру Засулич, стрелявшую в петербургского губернатора, верховная власть России попросту опешила. Газеты сообщили об освобождении Засулич 1 апреля, и большинство читающей публики приняло это за шутку.
Но... Шутки кончились, господа. Всё чаще и чаще независимые от власти суды присяжных оправдывают «политических», и они с триумфом, порой – на плечах восторженной толпы, покидают скамью подсудимых. Теракты против госчиновников и самого императора множатся год за годом: революционеры почувствовали поддержку народа.
Сначала всё тот же Александр II, за ним – его сын Александр III и, наконец, последний император Николай II принялись, как могли, ужесточать судебную систему, «отыгрывать назад». Ввели военные трибуналы, ссылку без суда и следствия, высылку из места проживания, административные аресты на срок до трех месяцев... Наконец, в 1906 году ввели военно-полевые суды, позволившие подавить первую русскую революцию с помощью казней без суда.
Однако было уже поздно. Общество жаждало полного обновления, и монархия рухнула.
Энергию народного протеста против несправедливости существующего строя уже невозможно было сдерживать. И если бы даже Александр II не затеял бы свою судебную реформу (хотя затеял он её не просто так, а как ответ на запрос общества), энергия протеста всё равно так или иначе вырвалась бы наружу. Ошибка была не в судебной реформе (при всём её несовершенстве), а в отсутствии коренных реформ во всём остальном и главным образом – в сохранении авторитарной власти, совершенно не понимавшей чаяния народа.
Александр АННИН